Как февральская революция ударила по армии, или О чём писали с передовой

Каково это — быть «офицером военного времени»? Что революция 1917-го сделала с армией? С чем столкнулись наши войска на передовой? О тех событиях без прикрас рассказали письма братьев Анкудиновых, воевавших на Румынском фронте.

«Считай безразличным, зябко ли тебе или жарко, если ты делаешь, что подобает; и выспался ли ты при этом или клонится твоя голова, бранят тебя или же славят, умираешь ли ты или занят иным образом, потому что и умирать — житейское дело».(Марк Аврелий)

Несколько лет назад я собирал материал для статьи об ударных частях русской армии в 1917 году. На аукционе мне попалось письмо, отправленное домой прапорщиком «батальона смерти» с Румынского фронта. Я купил его, а через какое-то время в руках у меня оказалось ещё одно фронтовое письмо, на конверте были указаны те же адрес и получатель — Петроград, Галерная ул. 44, кв. 11 Таисии Михайловне Анкудиновой. Оно было написано другим почерком и от другого имени. Мне захотелось узнать больше о корреспондентах этой переписки. Кем они приходились друг другу, как сложились их судьбы? В течение нескольких месяцев я искал и выкупал письма, отправленные на этот петроградский адрес.

По крупицам восстановилась часть истории одной совершенно безвестной семьи. История эта показалась мне невероятно ярким отражением трагедии русского предреволюционного общества.

Фамилия главных героев — Анкудиновы. Как и большинству из нас, им не удалось завоевать сколь-нибудь заметного места в истории. Они просто и буднично выполняли свой долг, как сотни и тысячи их соотечественников в тяжёлом и смутном 1917 году.

Эта история — о семье, о долге и подвиге в самом их будничном и негероическом представлении.

«В то время все были офицеры»

«Говорят, что средняя продолжительность жизни прапорщика после окончания школы — две недели…»

(Генерал Снесарев)

Профессор Головин оценивал общее количество призванных на воинскую службу в период с 1914 по октябрь 1917 гг. в 15,5 миллиона человек. Среди них было 4,5 миллиона новобранцев и почти три миллиона второочередных ратников.

Старые солдаты и унтер-офицеры тонули в массе рекрутов, которой только предстояло стать солдатами. Офицерских кадров в запасных батальонах тоже не хватало. С лета 1914-го до начала 1917-го на фронте погибли или были ранены свыше 64 тысяч офицеров, большая часть из них была выбита в кампаниях 1914 и 1915 гг.

Кадрового офицера повсеместно заменял офицер «военного времени». Военные училища перешли на подготовку командиров по ускоренному курсу, длившемуся от трёх до восьми месяцев. Выпускники таких курсов получали погоны прапорщиков. Дальше они либо с маршевыми ротами уходили на фронт, либо занимали должности в запасных батальонах.

В годы войны состоялось более 220 тысяч производств в прапорщики. Лимит «служилого сословия» при этом полностью исчерпался ещё в 1915 году. Основным источником пополнения офицерского корпуса стало студенчество.

«Вчерашний гимназист, а то и недоучка-полуинтеллигент в прапорщичьих погонах командовал ротой в полтораста — двести мужиков в солдатских шинелях. Он мог их повести в атаку, но не был в состоянии сообщить им воинский дух, той воинской шлифовки и воинской закалки, которой сам не обладал», — так беспощадно охарактеризовал офицерский дефицит 1916–1917 гг. военный историк Керсновский.

Многотысячный офицерский корпус стал плоть от плоти «вооружённого народа». К 1917 году в нём оказались представители всех сословий, званий и политических убеждений. Офицерами военного времени в своё время были сказочник Евгений Шварц, писатель Михаил Зощенко, будущий секретарь ЦК ВКПб Жданов, муж Цветаевой Сергей Эфрон.

Террорист Борис Савинков, организовавший в 1918 году в Москве антибольшевистский «Союз Защиты Родины и Свобод», позже на суде на вопрос, составляли ли офицеры большинство в его организации, метко ответил: «В то время все были офицеры».

И эти новые офицеры, в большинстве своём не планировавшие связывать свою жизнь с армией, мужественно выполняли свой долг. Так о прапорщиках вспоминал будущий комдив РККА, а во время Первой мировой войны — командир 6-го Финляндского полка генерал Свечин:

«Как ни ценны были для поддержания на высоте строевого обучения и сохранения традиций полка кадровые офицеры, на какие жертвы ни шли многие из них, раненые по нескольку раз, но все же главную массу боевых начальников — командиров рот и взводов — представляли прапорщики. Они же давали главную цифру убитых и раненых офицеров. Чрезвычайно велики потери молодых прапорщиков, только что прибывших, незнакомых с условиями поля сражения, с необходимостью применяться к местности; масса их гибнет в первом же бою».

Анкудиновы

Братья Александр и Константин Анкудиновы происходили из крестьян Тверской губернии. Они родились в деревне Симонов-Городок Бежецкого уезда. Александр — в 1891-м, Константин — в 1894-м.

Когда точно семья перебралась в Санкт-Петербург, неизвестно, но их младшая сестра Тая родилась уже в городе на Неве в 1901 году и была крещена в Исаакиевском соборе. Крёстными Таи стали «запасный старший надзиратель» (скорее всего, имеется в виду училищный надзиратель) Иван Столяров и «жена дворянина» Татьяна Анбрусова.

Мы не знаем, чем занимался отец семейства Михаил Михайлович Анкудинов в Петербурге. Впрочем, своим трудом он обеспечивал семье достойный быт и смог дать детям неплохое образование. Оба брата учились в Исаакиевском четырёхклассном городском училище — это было что-то среднее между начальным училищем и гимназией. Выпускники таких заведений обычно становились учителями или канцелярскими служащими. Младшей дочери Тае с образованием повезло ещё больше — она уже после революции окончила гимназию принца Ольденбургского.

Обоих Анкудиновых мобилизовали в 1915 году, рядовыми они попали в запасные пехотные батальоны. Старшего, Александра, командировали в 3-ю Петроградскую школу прапорщиков в феврале 1916 года, а младший, Константин, в той же школе оказался ещё раньше — в мае 1915 года.

Служивший до офицерской школы в запасном батальоне Лейб-гвардии Семёновского полка Константин после выпуска оказался в 4-м стрелковом Императорской фамилии лейб-гвардии полку, Александр — в 21-м Туркестанском стрелковом.

Старший Анкудинов получил звание прапорщика в мае 1916 года, ещё полгода проходил с маршевыми ротами и окончательно прибыл в свой полк в конце ноября 1916 года. Январём 1917 года датируется его первое письмо сестре. Он радуется приезду лавочки, сетует на высокие цены и пишет:

«В окопах сейчас очень скверно. Холодно и снегу по пояс. Если начнёт таять, то придётся плавать в грязи».

Оба брата воевали на Румынском фронте — единственном, где зимой 16 – 17-го не утихали бои. 82,5% убитых в первую неделю 1917 года — на Румынском фронте. До февральской революции оставалось меньше двух месяцев.

«О перевороте только узнали, встретили его с большой радостью»

В запасных частях к 1917 году расцвёл целый букет проблем: не хватало оружия для обучения, принцип работы винтовок, пулемётов и гранат объясняли «на пальцах»; запасников размещали не в специальных военных лагерях, а на квартирах старых полков в крупных городах. Петроградский гарнизон состоял из 200 тысяч солдат учебных батальонов в феврале 1917 года. Похожая ситуация наблюдалась в Москве, Ярославле, Нижнем Новгороде и других крупных тыловых центрах. Дисциплина падала всё больше, в тылу появились случаи насилия над офицерами.

Роман фон Раупах, бывший военным следователем в Финляндии, вспоминал: к февралю 1917 года у него на столе лежало шесть дел, квалифицированных как «явное восстание».

События февральской революции развивались молниеносно. Меньше чем за неделю хлебные волнения переросли в вооружённое восстание и мятеж учебных команд в Петрограде.

Армия некоторое время жила в абсолютном неведении. Более-менее ситуацию в столице понимали только в штабах командующих фронтами. Даже немцы были лучше осведомлены о событиях, происходивших в Петрограде. Генерал Селивачёв записал в дневнике третьего марта:

«В штабе 14 Ф.с.п. (14-го Финляндского пехотного полка) оказался плакат, вывешенный сегодня ночью немцами… В плакате значится, что в Петрограде вспыхнула революция, что власть захвачена 12-ю членами гос. думы… по-видимому, нет дыма без огня, так как из ставки ожидается объявление важного акта…»

Третьего марта солдатам зачитали манифест об отречении Николая II. О произошедшей революции на фронте ходили самые дикие слухи: что убито 20 000 человек, что был дворцовый переворот, что император призвал для усмирения восстания немцев. Солдаты пребывали в состоянии, которое большинство современников описывало как смесь растерянности и спокойствия.

Константин пишет в письме Тае:

«О перевороте только узнали шестого марта, встретили с большой радостью. Сейчас настроение хорошее, царит полный порядок и у всех одно желание — довести войну до победного конца».

Согласно докладу старшего адъютанта военно-цензурного отделения штаба 5-й армии Скворцова генерал-квартирмейстеру Чёрному о настроении войск по письмам за март 1917 года, настроения в армии оценивались как «повешено-бодрые». Из общего числа просмотренных 20 287 офицерских писем недовольство войной обнаружило 16, недовольство начальством — два. Из общего числа просмотренных 161 160 солдатских писем пессимистического содержания оказались 372 письма.

«Передрались, говорят, из-за нашей революции»

Первым ударом по дисциплине стало проникновение в армию приказа № 1. Приказ вводил выборные комитеты, оружие передавалось на контроль солдат, титулование офицеров и отдание чести были отменены, а солдаты «вне строя» получили общегражданские права.

Уже в марте упразднили военно-полевые суды, а дела, находившиеся в их ведении, оказались на пересмотре. При каждом полку образовывались полковые суды, в которых судьями становились сами солдаты. Многочисленные агитаторы и думские спикеры, перемешанные с провокаторами, захлестнули войска. Одна только Государственная Дума в марте направила в армию 54 комиссара.

Каждая из российских партий стремилась завоевать расположение единственной убедительной силы в России — армии.

Ставка робко пыталась оградить войска от разноцветной пропаганды, но уверенного эффекта не достигла.

Идеалисты надеялись на слом палочной дисциплины и приход новой, «сознательной» солдатской. В реальности одной дисциплины не стало, а другой не появилось. Количество дезертиров, согласно данным профессора Головина, в марте 1917 года увеличилось на 400%, количество заболевших — на 120%. На фронте процветало братание с противником. Из 220 дивизий, стоявших на позициях, браталось 165. Подобное «общение» между солдатами первоначально поощрялось как немцами, так и австрийцами. Противник, пользуясь ситуацией, передавал в окопы агитационные листки, фотографировал позиции и всячески способствовал разложению армии. Явление массового братания просуществовало на фронте до мая, когда на исходе второго месяца стало понятно, что это становится опасно и для самих немцев.

Передовую наполняли самые нелепые слухи о распространении революции. В письме 28 мая Александр пишет: «Сегодня получил от товарища письмо. Он находится правее нас. Пишет, что против их участка немцы передрались с австрийцами. Было настоящее сражение: около 1000 убитых с той и с другой стороны. Передрались, говорят, из-за нашей революции».

Младшие офицеры весной-летом 1917 года оказались в тяжелейшем положении. Перед ними встал выбор — пойти на поводу у солдатской массы, возглавив её, либо попытаться исполнять свой долг, сохраняя дисциплину.

В своём дневнике генерал Слесарев приводит такое воспоминание очевидца:

«Идёт ко мне эшелон в 800 человек, и на одной станции была долгая остановка, а по близости был спиртовый склад. Началась агитация и переговоры, чтобы добыть спирта, начали раздаваться крики: «Взломать», «разбить» и т. п. Начальник эшелона подпоручик (лет 20-21, не более) начинает уговаривать, объяснять, усовещивать, бранить — ничего не помогает. В воздухе пахнет бунтом и развалом. Тогда потрясённый и измученный, он закрывает лицо руками и начинает рыдать тяжкими и горькими слезами. Отрезвило ли это горячих, пристыдило ли большинство, но стали люди успокаиваться, уходить от склада, а потом сели в поезд и поехали дальше. Начальник станции и спрашивает: «Как вы это сделали? А в прошлый раз, представьте, офицеры ничего не могли поделать: люди разбили склад, упились, убили шесть офицеров, а седьмого, которого не добили, на другой день из прапорщиков произвели в полковники, т. е. сняли прапорщичьи погоны и надели полковничьи».

«Завтра днём перейдём в наступление»

Летом 1917 года Временное правительство решило доказать на деле эффективность новой революционной армии, но силами имеющихся войск провести эффективное наступление было невозможно. Тогда страну захлестнула волна «ударничества», отправную точку которой дал генерал Брусилов, в мае издавший приказ по Юго-Западному фронту:

«Для поднятия революционного наступательного духа армии является необходимым сформирование особых ударных революционных батальонов, навербованных из волонтёров в центре России, чтобы этим вселить в армии веру, что весь русский народ идёт за нею во имя скорого мира и братства народов с тем, чтобы при наступлении революционные батальоны, поставленные на важнейших боевых участках, своим порывом могли бы увлечь за собой колеблющихся».

Эффект от создания «батальонов смерти» получился обратный. В них поступали лучшие элементы из разлагающихся частей, гибель армейской пехоты только ускорилась, а новые формирования были брошены в мясорубку безнадёжного летнего наступления.

Головин писал, что «разработка штабами этого наступления была произведена образцово. Для подготовки атаки были сосредоточены ещё небывалые в Русской армии артиллерийские и технические средства. Самое наступление в сфере неприятельского огня велось главным образом отборными частями. Остальная пехота следовала неохотно, причём были случаи, когда полки, подойдя к бывшим позициям противника, возвращались назад под предлогом, что наша артиллерия так разрушила неприятельские окопы, что ночевать негде. По мере продвижения вперёд отборные части тают от потерь, а сзади идущая прочая пехота приходит в такой беспорядок, что самый небольшой нажим неприятеля заставляет всю армию в величайшем беспорядке отхлынуть назад».

Солдаты отказывались драться. Все боевые решения «политизировались» и выносились на дебаты.

Неустойчивость некоторых частей становилось причиной гибели тех, кто готов был выполнять приказы. Начштаба 8-й армии Каменский докладывал в штаб Юго-Западного фронта:

«В ночь с 22 на 23 июля было назначено наступление частей 19-й и 164-й пехотных дивизий с целью вытеснить противника с правого берега Збруча… Задача была выполнена всеми частями, кроме Крымского полка… В Крымском полку в наступление пошли, да и то с большим запозданием, только три роты…. Благодаря этому не атакованный крымцами противник расстреливал во фланг вправо и влево ружейным и пулемётным огнём те части, которые задачу свою выполнили… Следствием этого было 45 убитых и 377 раненых, почти исключительно благодаря фланговому огню…»

Двадцать пятого июня Александр Анкудинов «по личному своему желанию перешёл в батальон смерти, сформированный в полку, где назначен командиром роты 2-го отряда».

В начале июля в южной части Карпат соединённые русские и румынские войска генерала Авереско двинулись вперёд.

Ночью 11 июля Александр пишет своё последнее письмо:

«Ну, Тася, и трескотня же идёт у нас эти два дня. Идёт артиллерийская подготовка. Завтра днём перейдём в наступление. Ну, пока, всего наилучшего. Шлю тебе, папе и маме свой искренний привет и крепко целую вас всех».

О том, что случилось дальше, мы знаем из оперативной сводки 4-й армии Румынского фронта. В три часа утра артиллерия 8-го корпуса открыла огонь. Через 55 минут полки корпуса пошли в атаку. В пять часов 28 минут 21-й Туркестанский полк взял высоту 381. В этом бою прапорщик Александр Анкудинов был убит.

Об успехе 8-го корпуса и занятии деревень Мерешти и Волошканы написали все российские газеты. Безрадостным летом 1917 года каждый, даже самый незначительный, успех русской армии освещался в самых помпезных тонах:

«Стремительным натиском русско-румынские войска стали захватывать одну возвышенность за другой, проходя через укрепления неприятеля. Ещё до заката солнца выяснилось, что нами прорвана сильная, укреплённая линия противника на широком фронте. Успех энергичный развивается. Победа вызывает громадное воодушевление как русских войск, так и в румынском обществе».

Наступление на Румынском фронте началось удачно. Позиции немцев были прорваны, но через несколько дней в штаб фронта пришла телеграмма Керенского с требованием остановить дальнейшее продвижение.

Девятого сентября Александр Анкудинов был посмертно награждён Орденом Св. Анны 4-й степени с надписью: «За Храбрость».

Автор «Стратегического очерка войны» Зайончковский, дойдя до середины июля 1917 года, написал: «здесь следовало бы положить перо. То, что происходило далее, не имело уже никакого подобия войны…»

Третьего сентября Константин Анкудинов написал сестре письмо, в котором упомянул место гибели брата:

«Занята ли та местность, я не знаю, так как мы находимся теперь далеко оттуда».

Константин остался на фронте, несмотря на всеобщий развал. К сентябрю 1917 года он уже был поручиком и ждал производства в штабс-капитаны. Война подходила к концу.

В газетной сводке за 20 сентября короткая строчка: «на фронте без перемен, слабый ружейный и артиллерийский огонь». В этот день Константин получил тяжёлое ранение. Он умер в полевом госпитале через два дня в возрасте 23 лет.

---

«Прапорщики на фронте жили полной жизнью и отдавали свою кровь с большим рвением», — писал генерал Свечин. Свою родину — «бедную, падающую, растерзанную невзгодами» — они искренне любили.

Многие пали на полях сражений мировой войны, но на них надвигалась ещё одна война — вероятно, даже более страшная.

Она разметала бывших офицеров императорской армии по лагерям красных и белых.

Кого-то — как Крыленко, Жданова и Меркулова — гражданская война подняла на вершину власти, кого-то — как Степуна, Эфрона, Гуля — швырнула в эмиграцию.

Нежно любимая братьями младшая сестра — m-mе Тая Анкудинова — в ноябре 1919 года поступила на историко-филологический факультет Петроградского университета. Установить других обстоятельства её жизни, к сожалению, не удалось. Известно только, что Тая пережила братьев на 70 лет. Она скончалась в Ленинграде в 1988 году.