В гостях у фашистов: как красные командиры учились у немцев

Сотрудничество Красной армии и рейхсвера — факт давно известный. И после прихода Гитлера к власти оно не прекратилось. В 1933 году в уже фашистской Германии успели побывать красные командиры — и не простые: оказывается, в немецкой военной академии учился еврей-большевик…

В 1933 году в Германии побывали Семён Петрович Урицкий и Иван Наумович Дубовой.

Семён Урицкий — племянник Моисея Урицкого, председателя петроградской ЧК и противника красного террора, по итогам убийства которого этот террор и развернулся во всю ширь. Однако племянник, превратившийся за годы Гражданской войны из интеллигентного юноши в красного «генерала», сам был незаурядной личностью. Впоследствии он возглавил разведку Красной армии, а затем — как все её руководители 30-х годов — был расстрелян. Та же судьба постигла и соратника легендарного Щорса — Ивана Наумовича Дубового. Но это потом, а пока, по итогам поездки в фашистскую Германию и обучения там в Академии генерального штаба, эти двое написали очень дельный отчёт.

Формально академию распустили вместе с генеральным штабом. Но, как отметил историк Корум, даже в официальной документации сменившее его Войсковое управление называлось Генеральным штабом. Военная академия по факту тоже сохранилась.

Урицкому и Дубовому посчастливилось не только пройти обучение в академии, но и увидеть самые различные рода войск.

Подготовка офицеров генштаба

Если сравнивать подготовку штабных работников, закончивших немецкий курс академии и советскую академию (сейчас — Академия имени Фрунзе), то большое преимущество, по оценке Урицкого и Дубового, стоит отдать немецкой.

Почему так получалось? Отчасти причина лежит в лучшем образовательном уровне немецких офицеров. Как пишет Корум, с 1924 по 1927 год всего 11 человек получили звание офицера, не имея среднего образования. В СССР же полное среднее образование требовали для офицеров только с середины 30-х годов — и то лишь для идущих в артиллерийские училища. Для пехотных хватало и семи классов. При этом немцы заставляли всех офицеров держать экзамен по программе, соответствующей экзамену в Академию генерального штаба до Первой мировой (а в академию отправлялись 10-15 процентов успешно сдавших экзамен, то есть лучшие из лучших).

В Красной армии такой жёсткий отбор устроить было невозможно.

Кроме того, методы обучения в немецкой академии сильно отличались от традиционных для России и СССР. Ещё при царском режиме академию ругали за схоластичность и оторванность от жизни, и, к сожалению, многое из этого перешло в советскую Академию имени Фрунзе. У немцев же упор был именно на практическом обучении. На третьем курсе, как писали авторы отчёта, более 75 процентов занятий проводилось самими слушателями в качестве руководителей. Преподаватель же обеспечивал «крепкое руководство». Такой метод позволял вырабатывать самостоятельность и навыки обучения, чрезвычайно полезные для «помощников командира», как официально назывались офицеры Генерального штаба.

Во всех занятиях упор делался на принятие решения, его формулировку и передачу войскам.

По оценке Дубового и Урицкого, «в результате достигается если не всегда правильное, то во всяком случае лаконичное и ясное решение». Для сравнения, в Красной армии на учениях середины 30-х годов от начала составления простейшего приказа до доставки его в войска могло проходить несколько часов.

Часто слушателя, который начинал «плавать» в формулировке решения, преподаватель прерывал. «Чем выигрывать время для изложения решения пустословием, умейте молча подумать и пусть не сразу, но зато коротко и ясно скажите своё решение». Внушалось, что при принятии решения следует всегда ставить себя на место исполнителя.

В начале 1930-х рейхсвер ещё не мог соперничать по численности с вероятным противником. Поэтому тщательно изучались возможности победы малыми силами, без общего перевеса над противником, за счёт искусного манёвра войсками, железнодорожного и автомобильного манёвра, смелого и неожиданного решения. Наиболее частой темой занятий являлось сдерживание противника на широком фронте малыми силами, опирающимися на заграждения и заранее подготовленные укрепления с быстрым манёвром для удара во фланг. Но, по оценке авторов доклада, «большинство молодых немецких академиков на редкость неизобретательны и прямолинейны в своих решениях».

В ходе игры в Вюртембергском округе немцы поразили советских специалистов неожиданным решением. Отрабатывали оборону против наступающих французских войск. Излюбленным вариантом в таком случае был медленный отход в Вюртемберге и Баварии — при этом не допуская соединения французов с Чехословакией — и удар в левый фланг наступающих из района Кёльн-Дюссельдорф, или даже ещё восточнее, из района Ганновера. Но в этот раз на игре «французов» вводили в заблуждение ложным сосредоточением на нижнем Рейне, левый фланг немецких войск отходил глубоко в Баварию, а затем почти все войска снимались с правого фланга и перебрасывались в район Нюрнберга. Сосредоточенные там силы пехоты, конницы и механизированных войск наносили удар в стык с швейцарской границей.

Интересно, что в том же документе отмечались сообщения французской прессы о якобы имевшимся плане удара немцев через территорию всё той же Швейцарии. Более того, подобные идеи продолжали будоражить ум французских стратегов даже в 1940 году. Немцы уже рвались к Ла-Маншу, а французы оценивали, не является ли движение на юг от Мааса 10-й танковой дивизии частью плана по окружению войск на линии Мажино; второй «клешнёй» мог стать именно удар через горного соседа.

Смелое решение на учениях, вероятно, потому особенно впечатлило советских командиров, что обеспечивалось мощнейшей железнодорожной сетью. Руководитель игры решение не прокомментировал, но на закрытом разборе, как сообщил один из офицеров, он настойчиво указывал, что немецкие железнодорожные линии, многие из которых способны легко пропускать 120 поездов в день, позволяют прибегать к самым неожиданным решениям. Для советской стороны это замечание выглядело крайне грозно, учитывая традиционную слабость аналогичной сети в России и СССР.

Необычным показалось также применение во время игр на картах конных масс. Если наличием группировки в несколько кавалерийских дивизий на польском театре военных действий (ТВД) советских теоретиков удивить было трудно (сами туда конармией ходили), то после позиционного тупика не все ожидали появления конницы на западном ТВД. Правда, конницу немцы видели исключительно как ездящую пехоту, так сказать, эрзац-подвижные соединения.

Конным атакам с шашками или — не дай Марс — пиками, не учили.

Также не применялись и глубокие рейды и заходы в тыл противника. Задача конницы — крупной группировкой в три-четыре кавдивизии, во взаимодействии с мехвойсками и мотопехотой, ударить во фланг в ближний тыл противника. Марши совершались преимущественно ночью, очень важная роль отводилась авиаразведке.

В общем, действия танковых дивизий в годы Второй мировой, бета-версия.

Военные школы

Традиционно очень высокой оценки удостоились немецкие военные школы, о которых, по словам Дубового и Урицкого, «много писалось» (очевидно, в других докладах). Особенно их впечатлила роль спорта в подготовке офицеров. Это было бы невозможно без отличных спортивных сооружений: залов, бассейнов, качество которых они также отмечали.

Ещё одной особенностью немецких военных школ стали специальные учебные части, которые обслуживали эти школы. Например, часть дивизионной инструментальной разведки — при артшколе, моточасть — при всех школах, а также пехотное, кавалерийское подразделение и так далее. Это позволяло юнкерам видеть действия реальных войск на занятиях. Впрочем, им приходилось смотреть на них и изнутри, поскольку они проходили предварительную стажировку в качестве солдат.

Войска

Подготовка войск рейхсвера произвела на красных командиров огромное впечатление. Дубовой и Урицкий писали: «Необходимо отметить доведённую до совершенства одиночную подготовку мелких подразделений на ученьях пехоты, конницы, связистов…знание обязанностей бойца в бою, способность к ориентированию в обстановке, инициативность, взаимодействие между отдельными бойцами и подразделениями — стоит очень высоко. Во всяком случае, нам в этой области ещё нужно много работать, чтобы достигнуть такой отшлифовки бойцов и младших командиров».

Интерес вызвала подготовка противотанковой обороны (ПТО), которой немцы, тогда ещё не имевшие танков, уделяли большое внимание. В 5-й дивизии — по требованию командира — каждое учение заканчивалось отработкой ПТО. Орудия немцы старались применять нестандартно. Тот же командир указывал, что ПТО-средства требуется поднимать с земли на деревья, крыши, в окна. Во время Великой Отечественной войны были случаи, когда 45-мм пушку затаскивали на верхние этажи здания. Правда, это делали не для обороны от танков, а для подавления огневых точек во время городского боя, и подобным занимались красноармейцы.

Кроме того, немцы отрабатывали и борьбу с противотанковыми средствами. Например, на одном из учений танки взаимодействовали с самолётами (напомню, на тот момент официально никакой боевой авиации у немцев не имелось). Самолёты выискивали и поражали противотанковые орудия с бреющего полёта.

Как и побывавший за два года до них в рейхсвере Б. С. Горбачёв, Урицкий и Дубовой хвалили мишенное оборудование немецких лагерей. Также было выдвинуто предложение перенять у немцев некие «кинотиры» с движущимися мишенями, останавливающимися при попадании, однако ясного описания, что это такое и как работает, в документе нет.

Но немцы моторизовали не только тиры. Авторы документа отметили «факт почти полной моторизации обоза, частей связи, сапёрных, штабов и т.д.». Конечно, моторизация рейхсвера упрощалась относительно небольшим размером этой армии. Впоследствии, в 1941 году, артиллерийские полки, а также полковой и частично даже дивизионный обозы оставались на конной тяге. Но в целом количество автомобилей в вермахте большую часть войны превосходило их число в Красной армии, обеспечивая превосходство в снабжении и — как следствие — превосходство в количестве расходуемых боеприпасов.

Политическая обстановка в армии

Урицкий и Дубовой оказались в Германии уже после прихода к власти нацистов, и этот перелом был заметен в армии. Увеличилось количество политзанятий. Вся политработа была поставлена под контроль национал-социалистов.

На одном таком политзанятии, которое проводил сам Гесс, второй человек в НСДАП, «посчастливилось» оказаться и нашим специалистам. Как написано в отчёте, он «не мог ограничить себя» в присутствии красных командиров и провозглашал «гибельность для цивилизации советской системы», а также то, что «пользуясь дисциплинированностью немецкой массы»красных фронтовиков (организация компартии Германии. — Прим. автора) можно перевести на национальные рельсы.

Известный своей поддержкой нацистов Рейхенау (тогда полковник, начальник политического департамента военного министерства) даже заявлял: «Я выполняю ту же работу, что у вас выполняет господин Гамарник (начальник политуправления Красной армии.— Прим. автора), но у меня только меньше прав». Тут же Урицкий и Дубовой отметили, что с апреля 1933 года прав у Рейхенау стало значительно больше.

На учениях стали появляться фашистские чиновники, но отношение к ним было разное. Где-то с ними здоровались, а затем словно не замечали. Где-то по поводу их присутствия говорили советским специалистам — мол, приходится, с нацистами сотрудничать. А где-то доходило до подобострастия.

Но в целом армия неоднозначно принимала новых властителей. Авторы доклада отмечали, что офицеры, особенно с высокими званиями, больше симпатизировали правоконсервативным организациям, например «Стальному шлему». Рейхсвер якобы даже выторговал себе право вывешивать не новое партийное красное знамя со свастикой (оно потом стало государственным), а старое имперское. Также не было видно в войсках и портретов новых вождей. А вот в офицерском собрании флота они появились, как и на кораблях.

Судя по всему, во флоте ненависть к республиканцам была особая. Рассказывали, что офицеры срывали с себя кокарды республиканских цветов и тут же заменяли кокардами имперских цветов, как только появилось такое распоряжение. А красным командирам, показывая блестяще вышколенных матросов, заявляли, что не стоит судить о германских матросах по Кильскому мятежу.

Но нельзя сказать, что рейхсвер был оппозиционен Гитлеру. Позитивная программа Гитлера, включающая расширение армии, нашла там горячий отклик. К тому же многие офицеры, особенно молодые, симпатизировали национал-социализму.

Тем не менее, авторы доклада полагали, что именно рейхсвер был наиболее заинтересован в сотрудничестве с СССР. Попытки Гитлера мирно договориться по спорным вопросам (в первую очередь о версальских ограничениях) с французами оценивались Урицким и Дубовым как бесперспективные, а старания найти компромисс с поляками вызывали раздражение в самом рейхсвере.

Политика Гитлера виделась нереалистичной.

В целом режим Гитлера не считался устойчивым и удостоился таких эпитетов, как «столь же фашистское, сколько солдафонское». Как вывод, было предложено думать уже о послегитлеровском периоде, в котором хорошие отношения с рейхсвером были бы на руку СССР. И не просто думать, потому что «кто не пассивно созерцает, а активно вклинивается в процесс кристаллизации назревающих событий, может рассчитывать на место в них».

Знали бы они, что до кристаллизации послегитлеровского режима пройдёт 12 лет, и ни Дубовой, ни Урицкий ничего этого не увидят…

Расширение армии

В 1933 году немцы начали готовить расширение армии. Это заметили наши специалисты:

«При наших разъездах почти не было ни одного самого маленького городка, где бы мы не встречали отрядов трудовой повинности, отлично обмундированных и сколоченных; в Альтов-Грабове мы видели военные занятия этих частей…кроме того, идёт огромная работа по подготовке офицеров, в так называемых“школах военизированного спорта”…Мало того, в Дебрицком лагере мы видели батальон милиционной пехоты, одетый в обмундирование рейхсвера, лишенный уже какой бы то ни было маскировки. Сопровождающий нас артиллерийский полковник так и сказал:“Строевая подготовка этой части вас не должна удивлять — это ведь милиционная часть”».

Были показаны части кавалерии, которые закончили обучение за три месяца, и артиллеристы, которых готовили два месяца. Артиллеристы показали себя слабо: «После двух месяцев подготовки остались очень большие шероховатости». А вот задачу, поставленную командиром кавалерийского полка полковником Диндеманом, — отличить старых кавалеристов от подготовленных в короткие сроки — советские специалисты выполнить не смогли.

Переход на короткие сроки службы приближал рейхсвер к опыту Красной армии. Как ни странно, немцев заинтересовала территориальная система, при которой бойцы набирались в часть из окрестных деревень и непосредственно на службе находились только во время коротких периодов сборов, после чего вновь расходились по домам.

В СССР эту систему по многим причинам критиковали — и к 1939 полностью отказались от неё.

Один немецкий командир полка заявил, что ничего лучше советской территориальной системы не выдумать. На деле немцы приняли территориальную систему только в том плане, что часть формировалась призывниками из одной местности, однако систему длительных отпусков — когда бойцы собирались на несколько небольших сборов за всё время службы — немцы отвергли.

Выводы

Когда я читал эти документы, в голове играла Rise of Evil группы Sabaton. Вышколенные солдаты, которых становится всё больше и больше, под командованием прекрасно подготовленных и мотивированных офицеров, которые кипят жаждой реванша, — картина мрачная и страшная. Возможно, дело в послезнании; в отличие от командиров 30-х мы в курсе, чем всё это закончилось. Но уже в 1931 году Горбачёв называл рейхсвер«лучшей буржуазной армией Европы». А в 1934 году, оценивая по результатам учений итальянскую армию, её поставили в ряд сильнейших после французской и немецкой.

Но об учениях итальянской армии — в следующей части.